Однако есть ли у Запада основания объявлять себя флагманом всемирной цивилизации? Ведь еще недавно большинству европейских и американских интеллектуалов было очевидно как раз обратное: западная цивилизация находится в глубоком кризисе и стоит на пороге перемен. Приведем лишь один из множества диагнозов недуга:
“Кризис затрагивает одновременно почти всю западную культуру и общество, все их главные институты. Это кризис искусства и науки, философии и религии, права и морали, образа жизни и нравов. Это кризис форм социальной, политической и экономической организации, включая формы брака и семьи. Короче, это — кризис почти всей жизни, образа мыслей и поведения, присущих западному обществу. Если быть более точным, этот кризис заключается в распаде основополагающих форм западной культуры и общества последних четырех столетий”.
Слова эти принадлежат не какому-нибудь коммунисту, а знаменитому американскому философу и социологу Питириму Сорокину. Сказать, что он не одинок, — ничего не сказать: в течение всего двадцатого века именно от западных мыслителей мы узнавали о тупиках, в которые уткнулась новоевропейская цивилизация. Советской контрпропаганде в свое время просто делать было нечего: цитируй — и все.
В свете подобных диагнозов концепция Фукуямы поначалу выглядела отчаянным заклинанием, попыткой удержать рушащееся во время землетрясения здание.
И что же? Абсолютно не слышно, чтобы какие-либо из цивилизационных проблем были решены или потеряли свой пугающий масштаб. И вдруг, как по команде, все растворилось. Оставшись нерешенными, проклятые вопросы исчезли. То, что совсем недавно волновало западную общественность, вдохновляло профессоров на статьи, а студентов — на выступления, неожиданно стушевалось, заглохло. Как в том анекдоте про успешное лечение геморроя успокоительными таблетками: “Прошло?” — “Нет. Но меня это больше не волнует”.
Еще недавно было очевидно, что глубокий кризис переживают сами идеи развития и прогресса, на которых строится западная цивилизация. Они не могут справиться с той ценностной и смысловой пропастью, которая все дальше разводит непрерывное развитие технологий, рост населения Земли, средств освоения мира, с одной стороны, и — конечность ресурсов планеты, диспропорции развития, расширение пропасти между богатыми и бедными — с другой.
Ушли из обсуждения и болезненные проблемы “общества потребления”. Дискуссии и исследования про пугающий вакуум смысложизненных ценностей, иллюзорность потребительского бытия и прочее — не буду повторять — все загадочным образом исчезло. А ведь конфликты и проблемы, порождаемые подобными явлениями, очень мало похожи на “конец истории”. Как можно считать императивной для всего мира модель, которая сама нуждается в существенном изменении и коррекции?
Столь же загадочным образом позабыты гуманитарные достижения западной мысли. На протяжении ста с лишним лет шла труднейшая работа по преодолению евроцентристской картины мира. Речь идет о старой, доставшейся еще от Средневековья мировоззренческой установке, не признававшей прав других цивилизаций, иначе отвечающих на вопрос, ради чего живет человек. Универсалии просветительства, рационализм эволюционистских, модернизаторских идей — все было подвергнуто тщательной разборке и преодолению в работах писателей, философов, ученых. Они показали, что технологическая, военная, финансовая мощь западных стран, уютная комфортабельность повседневного существования затмевает исчерпанность фундаментальных основ новоевропейской цивилизации. Казалось, теперь никуда не уйти от пересмотра самих основ западноцентристской модели. И вдруг после того, как на эти темы были написаны кучи научных работ, созданы миллионы произведений, западноцентризм возрождается, как мертвец в триллере. Политический истеблишмент оказался вдруг убежден: он владеет единственно правильным секретом мироустройства.
Но самая нерадостная судьба постигла главное достижение гуманизма — представление о единстве человечества и равенстве людей в правах. Конечно, это был всего лишь постулат. И все же, как ни странно, он соблюдался. Развитые страны считали безусловным долгом заботиться о слабых просто потому, что все — люди. Беспокоились о бедных, неграмотных, голодных. Говорили, что их надо поднять до уровня развитых, помочь им достичь процветания. И не только говорили, но и пытались многое сделать. Сколько времени и средств потрачено. Сколько написано томов резолюций и договоров. Сколько проплачено научных исследований. И что же? Все подернулось либо прекраснодушной риторикой, либо бюрократической коростой. Уже нет чувства ответственности за слабых и голодных: мол, все нормально, господа, это их выбор, их собственная вина. А потому сокращаем до минимума помощь незападным странам, предоставляя ее лишь в тех случаях, когда отсутствие такой помощи может привести к непосредственным угрозам интересам Запада. “Помощь — не благотворительность, — поясняет проповедник внешнеполитического либерализма М.Макфол. — Помощь — это орудие американской национальной политики, ее продолжение другими средствами”.
Мир, который еще недавно был гуманистическим и единым, вдруг стал делиться по стратегическому принципу: на тех, кто входит в зону интересов западных стран, и тех, кто не входит, не нужен и, главное, не опасен. Этими последними вообще не принято интересоваться. Пусть помирают, если не могут выжить. Почти как у Достоевского: “...мир пусть провалится, а мне чтобы чай пить”.
Я говорю, конечно, о политической практике, а не о риторике. С ней-то как раз все в порядке. Скажу больше: если бы новая позиция была проработана, подтверждена пересмотром гуманистических основ и ценностей западной цивилизации, это было бы даже похвально. Потому что свидетельствовало бы о стремлении свести идеологию с практикой. Можно было бы спорить, не соглашаться. А тут даже повода нет: идеи самого кондового “гуманизма” не только провозглашаются, но даже педалируются, когда надо использовать их для вмешательства (в том числе и военного) в дела других стран.
Возникает странная ситуация, которую мы хорошо изучили в Советском Союзе. Выдохшаяся идеология не отменяется, но чем дальше, тем больше в общей сцепке идет практическое отступление от нее. Двойные стандарты. Или, говоря на языке советской интеллигенции, двоемыслие.
В условиях информационного общества такое состояние двоемыслия достигается без всякого насилия и цензуры, мягкими технологиями нейролингвистического программирования. Команды циничных пиарщиков, не верящих ни во что, кроме убойной силы лжи, анализируют, просеивают, проектируют информацию, интерпретирующую события нужным образом, в отобранных словесных клише. Затем по специальным сценариям (все это, конечно, проплачивается) задействуются те или иные средства массовой информации, прежде всего телевидение. Результаты снова анализируются, промеряются. И так без конца: граждане приучаются излагать подменные проблемы чужими словами и выбирать свое мнение, как товар в супермаркете, из нескольких упакованных и готовых к употреблению комплектов с ограниченным набором слов и смыслов. По прошествии времени люди научаются не видеть того, что видят: знать одно, думать другое, не испытывая при этом никакого дискомфорта. Напротив, для многих такое состояние очень даже сладостно.
Древние верили: черты побежденного переходят на победителя. Похоже, итоги “холодной войны” подтверждают это поверье.

Главная